В рамках мирных переговоров в 2025 году Россия и Украина предприняли два массовых обмена военнопленными, но в списки на обмен крайне редко попадают мирные украинцы, осужденные в России по статьям «шпионаж» или «госизмена», хотя на оккупированных Россией украинских территориях без вести пропадают сотни человек. Людей часто уводят в наручниках и с мешком на голове, а спустя несколько месяцев или даже лет их родственники узнают, что человек все это время содержался в секретной тюрьме или даже яме, где его избивали, пытали и морили голодом. Иногда задержанных подозревают в диверсионной деятельности, но зачастую это заведомо мирные люди, в том числе женщины, вся вина которых в том, что военным был кто-то из их родственников. The Insider рассказывает истории трех украинских женщин, которые были похищены из своих домов, прошли через пытки и были осуждены в России как украинские шпионки.
«За каждое слово на родном украинском языке я получала по голове»
Юлия Ковешникова (в письме из колонии):
«Хочу рассказать о себе. Я из Мелитополя, города черешни, которую знает весь мир. У меня есть дочка и два внука. Есть муж. Не буду скрывать, что я жена украинского военного. Поэтому я и нахожусь в этих застенках. Вот уже 16 месяцев, или 486 дней, как меня вывели из дома. При выходе из подъезда я помню, как повернулась на окна. Было четкое понимание, что в квартиру я больше не вернусь. Хочется плакать, но слез нет.
Первые дни я говорила с ними [российскими военными] на своем родном языке. Потом меня начали отучать. От людей в масках за каждое свое родное слово я получала по голове.
В сентябре 2023 года зашли „вагнера“ на охрану, нам дали пять гимнов: России, ЛНР, ДНР, Советского Союза и, внимание, — новый гимн Украины, написанный вашей страной. Через месяц пришел главный и сказал: „Когда я вхожу, вы становитесь на колени и начинаете читать гимны“.
У меня теперь размер 42−44, ночнушка S мне теперь большая. У меня начался нервный тик: если раньше у меня глаз дергался, только когда я сильно нервничала, то сейчас он у меня дергается постоянно.
Тут очень холодно. Очень мерзнут ноги. Ночью также холодно спать. Я понимаю, что кому-то сейчас еще хуже. Но я не могу взять себя в руки. Этот месяц забрал все мои силы. Носки дали только одну пару. Мои теплые забрали. Чтобы вы понимали, из моих вещей остались только одни трусы.
Я разревелась, когда поступила на территорию колонии. Я боюсь, что не дотяну до обмена. Я пытаюсь взять себя в руки. Но чувство — лучше бы меня вернули в яму и там расстреляли.
[После освобождения] мы, конечно, с тобой встретимся, сядем за один стол где-нибудь на берегу моря, с бутылкой какой-нибудь вкусняшки, под шашлычок. Мы будем свободны и будем говорить на любые темы».
Анастасия, дочь Юлии Ковешниковой:
— Когда началась война, я жила в Мелитополе с мужем и маленьким сыном. Мы сразу же попали под оккупацию. Там же, в Мелитополе, жила и моя мама, Юлия Ковешникова. Мы постоянно с ней созванивались, думали, что делать. Она настояла, чтобы мы с ребенком уехали. Я тогда еще не знала, что беременна вторым ребенком. Мы думали, что через две недели вернемся. Не взяли даже никаких вещей. А мама осталась. Она не хотела уезжать, у нее были собаки — маленькие пекинесы — и попугайчик. Мама научила его ругать Путина.
Мы созванивались с мамой, но связь постоянно пропадала. Ее могло не быть несколько дней или даже неделю. Мама все ждала деоккупацию. Она говорила: «Вот-вот, еще немного — и все обязательно закончится». Она уже давно нигде не работала из-за травмы руки, почти никуда не ходила. Помогала только пожилым соседям в подъезде. Но даже собак приучила не выходить из дома. Мама вела себя тихо, ни с кем не спорила. Но в соцсетях активно писала. И, наверное, кто-то донес на нее, что она — жена украинского военного. И в апреле 2023 года она пропала. Мы ничего не знали о ней больше года. Не знали, жива ли она. Но я так и думала, что она в плену.
Как мы сейчас уже знаем, ее забрали прямо из дома, все вещи перевернули, искали какие-то доказательства, телефоны. Первое время ее и еще несколько человек держали в яме. В обычной вырытой в земле яме. Когда шел дождь, эту яму затапливало водой. Там ничего не было. Она провела там несколько месяцев. Мы знаем несколько человек, которые были вместе с ней, их потом вернули в Украину. И они говорят, что мама очень смелая. Она всех там подбадривала. Они были с ней там как одна семья.
Как мама пишет в письмах, ее там били по голове, говорили, что Украина уже проиграла, морили голодом или давали просроченную еду. Мама сильно похудела. Потом ее перевели в подвал. Она рассказывает, что кого-то в этих подвалах запытали до смерти. Она постоянно слышала крики тех, кого пытали. О том, что мама в СИЗО, мы узнали только летом 2024 года. Меня нашел адвокат другой женщины и сообщил, что мама находится вместе с его подзащитной в одном месте. Тогда я смогла ей написать и передать какие-то вещи, потому что у мамы ничего не было — ни одежды, ни средств гигиены, ни нормальной еды. Она просила передать ей хоть что-то — кроссовки, кофе, кипятильник.
Но потом женщину, которая нам помогала с передачами, остановили на посту, когда она в очередной раз ехала из Крыма в Мелитополь, и начали допрашивать. Ее продержали там три часа, говорили: «Вы знаете, какая у нее статья? Почему вы отправляете ей посылки? У вас дети в машине. Вы должны головой думать или будете сидеть рядом с ней».
Маму обвинили в шпионаже. Якобы она передавала какие-то данные о российских военных отчиму. Он военный. Но это неправда. Мама никуда не ходила, все, что ей вменили в итоге, было во всех местных группах в публичном доступе. Но в июне 2024 года Запорожский областной суд приговорил маму к 13 годам колонии. Просили вообще 18 лет ей назначить.
За все это время у мамы сильно ухудшилось здоровье. У нее очень сильно болит желудок, зрение ухудшилось, она говорит, что как будто пелена перед глазами, она толком ничего не видит. Очень сильно болят руки, суставы. Начались проблемы с памятью. Потом ее отправили на этап. Сейчас она находится в ИК-15 в Самарской области. Я очень надеюсь, что ей не придется провести там весь срок. Я уже сейчас думаю, как мы будем ее лечить, восстанавливать. Мы все очень надеемся на обмен. Перед каждым обменом мы ждем, что вот сейчас позвонит неизвестный номер, и мама скажет, что она вернулась. Каждый раз ждешь, думаешь — вот сейчас. Но нет. Мама пишет, что очень хочет вернуться в Украину. Очень скучает по нам. Мечтает, как поедет на наше Азовское море.
«Тебя обучили обходить полиграф натовские инструкторы»
Вера Бирюк, политзаключенная, вернулась в Украину в результате обмена:
— Меня зовут Вера Бирюк. Я жила в селе Бахмутовка в Луганской области. Под оккупацию мы попали сразу же. 26 февраля 2022-го Россия объявила, что мы вошли в состав Российской Федерации. И в начале марта у нас начались выборочные «фильтрационные мероприятия». Списки для фильтрации подала глава местного сельсовета Татьяна Юрова. Там были в основном семьи украинских военнослужащих.
Я не работала, была в декретном отпуске, ухаживала за лежачей мамой. К нам пришли, потому что у меня брат служил в украинской армии. Зашли четыре человека с автоматами, спрашивали, где брат. При этом все знали, что он уже больше восьми лет не живет дома. Но провели обыск, потребовали все телефоны на проверку. Искали его военную форму, украинскую символику. Их интересовала его актуальная фотография. Потом они ушли.
Меня задержали в ночь на 4 сентября 2023 года. Я до сих пор не понимаю, как они попали в дом, не сломав замок на входной двери.
Я проснулась от того, что меня поднимали под обе руки люди в балаклавах. Опускаю взгляд — на мне красная крапинка от прицела. И никаких объяснений не было. Там же они стали задавать вопросы: «Где телефон, сколько у тебя телефонов, где родственники, где мама, где дети?» Если им не нравились мои ответы, они начинали сразу же меня бить.
Последнее, что я увидела, как к дому подъехали белые микроавтобусы. Потом мне завязали глаза, посадили на пол в машине, и мы поехали. Меня отвезли, как я уже потом узнала, в Луганск — в бывшее здание СБУ, сейчас это здание ФСБ. Там меня повели на новый допрос, в подвал. Мне никто ничего не объяснял, просто говорили, что я украинский шпион.
В подвале меня посадили на стул, примотали к нему скотчем и начали задавать вопросы. Если отвечаешь, получаешь разряд током. Нет ответа — тоже получаешь разряд током. Отвечаешь правду, но они думают, что это неправда, получаешь разряд током. В подвале меня спрашивали: где я выросла, какое у меня гражданство, сколько у меня телефонов, с кем я общалась из украинской армии? Все это продолжалось с ночи и до пяти часов вечера следующего дня. Потом меня заставили подписать какие-то документы. Мои глаза все еще были завязаны, и я не видела, что подписываю. Только приоткрыли один глаз, чтобы я смогла поставить подпись.
Потом меня привезли в Следственный комитет к следователю. Там мне сказали, что сидеть я буду долго, но если признаю вину — то немного меньше. Я попросила их сообщить родственникам о моем задержании. На что мне ответили: «Не нужно ничего сообщать, никто звонить никуда не будет, и своего адвоката нанимать ты не будешь». У меня был адвокат по назначению.
Следующий месяц меня держали в ИВС без санкции суда. Туда меня привезли тем же вечером. Принимающие сотрудники начали говорить, что уже поздно и им нечем меня кормить. Тогда им ответили — что ничего страшного, завтра покормите, мы тоже ее не кормили. Потом отвели в смотровую комнату и сказали раздеваться догола и приседать. Все это при сотрудниках-мужчинах.
На следующий день меня повели к начальнику ИВС. Перед этим снова заставили раздеться и пройти досмотр. Даже резинку для волос забрали. Начальник ИВС сообщил мне, что я как девочка обязана заниматься уборкой на территории, и, соответственно, я должна утром мыть полы в коридоре, в обед — мыть на втором этаже. Еще нужно убирать на улице, во дворе.
Через неделю меня повезли на полиграф, опять в здание ФСБ. Сказали, что полиграф нужен им, чтобы они «знали, как ко мне относиться»: «Если будешь говорить правду, то бить тебя каждый день мы не будем. А будешь врать — продолжим бить».
Основными вопросами были: являюсь ли я сотрудником Службы безопасности Украины и обращалась ли я в СБУ, чтобы передавать им данные. Мой ответ был нет. И это была правда. Потом меня отвели в кабинет к сотруднику, который меня везде сопровождал. Он тогда сказал, что полиграф я прошла, потому что «меня натовские инструкторы обучили». В суд для санкции на арест меня отвезли только в начале октября. Тогда же мне предъявили обвинение в покушении на убийство.
Вере предъявили обвинение в покушении на убийство главы Таможенного комитета республики Юрия Афанасьевского. Якобы она привезла смартфон со взрывчаткой в Луганскую область и передала его Афанасьевскому. От взрыва тогда пострадал его сын, который открыл коробку с телефоном.
Все обвинение было притянуто за уши. Все строилось на том, что я находилась где-то недалеко от того места, [где Афанасьевскому передали телефон].
Следующие 11 месяцев я провела в СИЗО. В первой камере я сидела с девочкой из Украины — Аленой Сытник. Ее тоже обвинили в шпионаже, а потом осудили на 11 лет. Она сейчас отбывает наказание. До этого она год просидела «на подвале», и родственники не знали, где она. Потому что никто твоим родственникам не сообщит, где ты, пока ФСБ не разрешит.
Вера Бирюк, как и многие другие задержанные украинцы, оказалась без связи с родственниками, не имела даже обычных предметов гигиены и сменной одежды. Все это можно либо купить в тюремном магазине, либо получить в посылках.
Я была одета в то, в чем меня задержали. Кажется, что это мелочи, но это буквально нечем помыться и нечем вытереться. Только в конце октября [когда продлевали арест в суде] на вопрос, доверяю ли я суду, я ответила: «Как я могу доверять, если вы скрываете меня от моих родственников? Вы можете переодеться, а я нет! На улице холодно, ноябрь начинается, а меня сюда привезли в тонких лосинах, футболке и без носков. Я так на улицу выходила». И после этого они реально разрешили моему адвокату [по назначению] сообщить моим родственникам, где я.
Потом меня перевели в камеру с женщиной с шизофренией. Она свою дочь убила и внучку выкинула с балкона. У нее были приступы по ночам. Я просыпаюсь, а она сидит на верхней полке напротив меня, голая, а в руках кипятильник. И начинает скакать как амазонка. Я зову охрану, стучусь в дверь: «Спасите, помогите!» Но охранники говорят: «Терпите, что мы сделаем». Ее забрали на принудительное лечение только в конце декабря 2023 года.
Тогда меня перевели в камеру с девушкой, ее звали Настя, она была сепаратистка, выступала за независимость непризнанных республик. С ней мы сидели до конца мая. И потом я попала к женщинам, которые обвинялись в распространении наркотиков и были фанатками Путина. У них были его портреты. Они молились утром и вечером и целовали эти портреты.
О том, что меня будут отправлять на обмен, мне сообщили заранее, даже до того, как вынесли приговор. 27 августа 2024 года у меня целый день шло слушание, и 28 августа вынесли приговор — 15 лет колонии. Сразу после этого меня начали готовить к обмену. Сначала вызвали фотографа, сделали фотографии. Потом отвели в санчасть на осмотр. Отдали мои вещи из посылок, которые не были одобрены администрацией. Сказали, что ночью меня заберут. Ближе к семи вечера к нам в камеру завели еще одну женщину, сказали, что поедем с ней вместе.
Но в камере была напряженная обстановка. Те женщины, фанатки Путина, стали между собой говорить: «Почему мы на Путина молимся, а домой едет она? Она явно там не будет сидеть». И одна из них, Ульяна, говорит мне: «Вот тебя на обмен забирают, а ты поцелуй дядю Вову за то, что тебя обменяют». Я вещи собираю, стараюсь не обращать внимания. А она опять начала: «Пора целовать дядю Вову». Я говорю: «Домой приеду и там своего дядю Вову и поцелую».
Я слышала истории, что кого-то на обмен забирали, возили, а потом возвращали обратно в камеры. Но у меня такая уверенность была, что это точно обмен и обратно мы не поедем. Везли нас три дня: сначала в Ростов-на-Дону, потом в Воронеж, потом в Брянск и только потом на границу. Когда мы увидели в окна из СИЗО эти автобусы, то поняли — это точно обмен.
Мне стало обидно, когда мы увидели пленных c другой стороны — они стояли довольные, накормленные. И наши ребята — все худые, замученные, еле передвигаются. Но, конечно, была радость оказаться дома, на свободе.
«Нонна весит всего 30 килограммов, лекарства, которые мы передаем, ей не дают»
Нонна Галка (46 лет) была задержана в июле 2023 года. В декабре 2024 года Ростовский областной суд приговорил ее к 15 годам колонии по обвинению в шпионаже. Такой же срок был назначен ее племяннику Виктору Мешнякову. Обвинение утверждало, что женщина отправляла данные о российских военных своему сыну.
Ирина, кума Нонны Галки:
— Нонна жила в городе Днепрорудный в Запорожской области. Там она и попала под оккупацию в 2022 году. Мы не кровные родственники, я кума — крестила ее младшего ребенка. Но она мне очень дорога. Я почти сразу же выехала из оккупации, но Нонна осталась. Связь с ней была очень плохой. Но мы иногда переписывались. У нее был гражданский муж и двое несовершеннолетних детей: от первого и второго брака. Муж запрещал ей выезжать. А потом в июне 2023 года она пропала, а вместе с ней — ее сестра Наталья и племянник Витя.
Я стала ее искать: писала письма во все организации. Я так и думала, что ее забрали. Я писала в Днепрорудный в РОВД, там мне ответили, что у них такой нет. Но такая гражданка находится в Крыму и работает на швейной фабрике. Я отправила запрос на эту фабрику: там мне сказали, что такой [работницы] у них никогда не было и они о ней не слышали. Меня водили за нос восемь месяцев. Никто о ней якобы нигде не слышал.
Через четыре месяца мы нашли ее сестру Наталью — в морге. Она была вся избитая, измученная, седая. Тело было в таком состоянии, что ее нельзя было хоронить в открытом гробу. Ее просто замучили до смерти в подвале. В морге сказали, что они просто нашли тело, а официальную причину смерти указали — сердечная недостаточность.
А про Нонну вообще тогда ничего известно не было. И в какой-то момент я уже не верила, что мы найдем ее живой. То есть сердцем верила, а разумом — нет. Но спустя восемь месяцев мы узнали, что она в СИЗО в Ростове и скоро будет суд.
Сейчас мы знаем, что после задержания ее полгода держали «на подвале». Наверное, она проходила такие же пытки, как ее сестра. Их заставляли признаться в том, что они якобы передавали информацию о [российских солдатах], их позициях, корректировали огонь. Все это потому, что сын Нонны и сын Наташи служили раньше в ВСУ. Но на тот момент это уже была неверная информация. Нонну обвинили в шпионаже, хотя она была уже гражданка России.
Нонна пишет письма. Но многое писать нельзя, там же цензура. Она все узнает гораздо позже. Например, в феврале умерла ее мать, а она узнала об этом только в мае. Много информации до нее вообще не доходит.
Сейчас ее отправили на этап. Куда везут, мы не знаем. Мы надеемся, что, как она доедет до колонии, сможет с нами связаться. Нонна — это человек после двух операций на желудке. У нее всегда были проблемы с весом, а сейчас она весит всего 30 килограммов. Это просто жуть. В СИЗО ей не дают лекарства, даже те, которые удается передать. Ей нужно лечение, но это никого не волнует.
Мы очень надеемся на обмен. Я просыпаюсь и засыпаю с этой мыслью. Но сейчас гражданских мало меняют. Но мы все равно очень рассчитываем, что заберем ее, вернем домой. Потом добьемся возвращения детей. Сейчас ее мальчики находятся с ее бывшим гражданским мужем. Он не выходит с нами на связь. Всех игнорирует.
Это очень страшно. Дети остались без матери. Бабушка умерла, тетя умерла. Забрать их оттуда просто нереально без Нонны. Я во все организации пишу — и в ООН, и в Красный Крест, где только можно, только чтобы ее поменяли, потому что она там не выживет.
Комментарии адвокатов
Николай Полозов, адвокат и сооснователь общественной организации «Поиск. Плен», в комментарии The Insider рассказал, что, по данным омбудсмена Украины, Россия удерживает около 16 тысяч человек — мирных украинцев. «Российские власти специально придумали новую терминологию: их задерживают „за противодействие СВО“, — говорит Полозов. — Это означает фактически создание секретных тюрем, где держат тысячи людей без судебных решений и без связи с внешним миром. Эти люди де-факто находятся в СИЗО или в колониях, которые переоборудованы для содержания военнопленных. Они могут сидеть месяцы, могут сидеть годы».
Фактически любые обращения во ФСИН не дают никаких результатов. «У нас в организации „Поиск. Плен“ было много случаев, когда по поводу пропавшего без вести человека направляли запросы в Министерство обороны — и там отвечали: да, он жив, задержан за „противодействие СВО“, находится на территории России, но где именно — не говорят», — говорит адвокат:
«Российские власти стараются максимально скрыть эту информацию, всех запутать. Поэтому очень часто украинцев тасуют, то есть переводят из одного такого учреждения в другое с мешком на голове. Не говорят заранее, куда едут, или обманывают: например, сажают в автобусы, говорят „ну все, поехали на обмен“. И просто перевозят в другое место. Так издеваются».
Евгений Смирнов, адвокат «Первого отдела», солидарен с коллегой: «Эти люди проходят на этих подвалах жесточайшие пытки. Всех пытают электричеством, кого-то просто избивают, кого-то подвешивают, кого-то подвергают сексуализированному насилию. Есть случаи, когда прямо на глазах у членов семьи, то есть заставляют, например, жену смотреть, как ее мужа насилуют. У этих пыток нет каких-то целей. Они показательно выбивают признание вины в том, что якобы передавали какие-то данные украинским спецслужбам».
«Обычно в обвинение ложится банальная переписка с родственниками или публичные данные из соцсетей, — подчеркивает адвокат. — Например, человек мог в переписке рассказывать: вот у нас вчера был прилет ракеты, мы тут все перепугались, такое событие произошло».
«Пожалуй, единственное, самое быстрый результат, на который можно рассчитывать, это обмен. Все говорят последний месяц о том, что готовится обмен гражданских пленных. Об этом говорят в российских колониях. Об этом ходят слухи среди правозащитников, и мы все этого ждем», — резюмирует адвокат.